Плата за возможность быть первой леди всегда одна – отсутствие свободного времени. Джанет активно участвовала в деятельности различных женских организаций, в частности тех, что занимались проблемами детей-инвалидов и пожилых людей. Для отдыха она ухаживала за своими клумбами, вышивать не любила, как и вязать, и не очень любила готовить – хотя притом ей очень нравилось читать кулинарные книги, «потому что это лучший способ отдохнуть. Но питаемся мы просто, я не готовлю детям ничего такого сверх-необычного или изысканных деликатесов, тут уж сказывается мое шотландское воспитание. А Ян в еде очень скромен и с удовольствием ест все, что я готовлю».
Джанет признавалась, что ей нравится путешествовать, хотя после объявления Родезией независимости, возможности побывать за границей резко сократились. В начале 1970-х Смиты выбрались на Мадейру (совместив отдых с решением важных политических вопросов). По словам Джанет, она всегда хотела провести отпуск в Италии или Австрии – отчасти ей это удалось, в 1976 году она была вместе с супругом в Женеве, где проходил раунд переговоров, и семье удалось осмотреть Альпы.
По словам матери Смита, ее сын всегда хотел быть фермером. После войны Яну удалось реализовать свою мечту – он приобрел ферму в 4500 акров, а позже и ранчо (6000 акров), неподалеку от Селукве, своего родного города. Смит очень любил фермерство и старался бывать на своем хозяйстве как только удавалась возможность. Джанет Смит: «Ферма – это его личное убежище, это то, куда допускаются только члены семьи. Единственное хобби Яна – это ферма и скот, который он там разводит. Он встает с рассветом, заваривает чай, подавая мне его в постель, а затем целый день занимается хозяйством, разгуливая в своих любимых шортах, проверяя животных и объезжая поля. Ему нравится быть фермером и немного играть роль сельского сквайра. И ему очень нравится тот факт, что ближайшие наши соседи живут от нас в 9 милях».
Когда Смит только стал премьером, еще до объявления независимости, он уезжал на свою ферму практически каждые выходные, лично ведя свой автомобиль. Потом этой идиллии пришел конец – времени на ферму почти не оставалось, а когда он выбирался туда, он обычно летел транспортным самолетом ВВС до Гвело, столицы провинции Мидлендс. Оттуда до фермы его сопровождал инспектор полиции Гвело и личный телохранитель премьера – на этом настаивала Специальная служба, отвечавшая за безопасность первого лица. Позже, когда в стране уже вовсю шла война, визиты на ферму стали еще более редкими – и Смита, несмотря на его постоянные протесты, неотлучно сопровождали два сотрудника Специальной службы (риск покушения был очень велик).
В политике Смит безо всякого сомнения был боссом – это касалось как его партии, так и кабинета министров. Однако даже его критики не могли назвать премьера авторитарным – Смит добивался своего с помощью аргументов и убеждений. Он обладал неистощимым терпением и мог часами молча выслушивать дебаты, прежде чем сказать свое слово. Депутат парламента от Родезийского Фронта Хэмилтон Ричи: «У Яна Смита был острый аналитический ум. Он всегда очень точно улавливал когда кто-то в споре переходил от логики к эмоциям. Тогда он поднимал руку, останавливая спорящих и заявлял: так, коллеги, давайте рассуждать здраво…» Смит часто заявлял, что он не боялся внутрипартийной оппозиции, поскольку он считал, что оппозиция в партии гораздо лучше чем партия без оппозиции. На самом же деле, как и любой политик, оппозицию он не очень любил – рассуждая таким образом, что воюющая страна не может позволить себе раскол. Более того, он внимательно следил, чтобы партийные разногласия никогда не достигали пика, грозящего кризисом. В этом была его слабость – он старался подбирать соратников, которые бы не спорили с ним по самым ключевым вопросам.
На первый взгляд Смит не производил впечатления человека, которому знакомо искусство переговоров – но за простецкой внешностью скрывался умелый мастер. Ошибка Гарольда Вильсона состояла именно в этом – поначалу он отнесся к Смиту как к неопытному молодому политику, с изрядной долей снисходительности. Как вспоминал помощник Смита: «Смит не владел политическим жаргоном неформальных приемов. Он ни выглядел как профессиональный политик, ни тем более говорил. Вообще он производил впечатление человека, только-только попавшего в высшее общество и не успевшего отряхнуть грязь с обшлагов брюк. Когда он о чем-то говорил – то всегда выбирал простые слова, поскольку темы, которые он затрагивал были простыми по своей сути и не стоили того, чтобы облачать их в изысканные словесные конструкции. Поначалу британское политики принимали это за глупость и считали его недалеким человеком – за что и поплатились». Даже Гарольд Вильсон позднее признал за Смитом талант, оценив его четкий, бесстрастный ум и просчитанную реакцию на действия оппонента.
Тема расовых отношений безусловно важна для понимания характера Смита. По стандартам своей партии он принадлежал к умеренным. Сам он считал себя «крепко правым политиком, но это не значит, что я экстремист. Многие люди совершают ошибку, когда говорят, что человек не может быть крепко правым, если он не экстремист. Это не так. Я как раз считаю, экстремисты – это очень слабые люди, и они первые бегут прочь, когда у кого-то находится мужество встать у них на пути».
Левая пресса вкупе с британским истеблишментом изо всех сил старалась показать Смита правым экстремистом, считая, что на самом деле Смит – это расист самых крайних взглядов, а тот Смит, которого знала и любила родезийская публика (разумный терпимый человек, занимавший центристскую позицию по национальному вопросу) – это всего лишь маска.
На самом деле Смит в течение более чем десяти лет неустанно сражался с сегрегационистской фракцией в Родезийском Фронте. Год за годом он использовал силу своего убеждения на партийных собраниях, чтобы убедить крайне правых членов партии в необходимости разумного решения самых острых вопросов. Таких как например строительство нового мультирасового научно-исследовательского госпиталя в Солсбери, стоимостью в 25 миллионов родезийских долларов, как будущее мультирасового университета Родезии и как принятие Закона о защите собственности (что привело бы к настоящему апартеиду). Стараниями Смита этот закон так и не был рассмотрен.
Когда левые обвиняли Смита в том, что под его предводительством страна уверенным шагом движется прямой дорогой к фашизму, они просто не хотели видеть всей полноты картины. Действительно большая часть белого населения Родезии поправела – но это была реакция на внешнее давление «мирового сообщества». Одновременно Смит умудрился отстранить от власти наиболее рьяных экстремистов, заменив Уильяма Харпера и Ангуса Грэма на более умеренных. Смит постоянно подвергался довольно резкой критике со стороны ультраправых за свои «кроткие» взгляды по национальному вопросу. В 1968 году это вызвало серию протестов со стороны нижнего эшелона партийных лидеров и закончилось выходами их из партии.
На личном уровне Смит всегда находил общий язык с африканцами. Будучи добрым, но строгим человеком, Смит пользовался любовью и уважением со стороны своих слуг. Его мажордом Соломон неоднократно заявлял, что готов всюду последовать за своим хозяином. Мать и жена Смита отмечали, что «он всегда готов выслушать своих слуг и вынести правильное решение – за что последние платили ему искренней лояльностью».
Смит искренне уважал африканцев, придерживавшихся традиционного образа жизни. По его мнению, у белых и черных были свои традиции, привычки, обычаи, история – и насильно прививать черному западные стандарты было в равной степени глупо и опасно. Для Смита настоящим лидером африканцев был племенной вождь, а не радикальный националист, сколотивший самозваную партию, и настоящим африканцем являлся обычный человек из крааля, а не его «собрат», вкусивший городской жизни.
Ян Смит: «Вожди придерживаются традиционного освященного временем уклада жизни, они знают как озвучить и выразить волю подданных. Их методы знакомы, они просты и функциональны, африканцы так жили сотни лет. Понятие «урны для голосования» в племенном контексте для африканца чуждо и непонятно, он относится к этом с оправданным недоверием, и в итоге из этого ничего хорошего не получается, что собственно и демонстрирует нам недавняя история Африки. У вождей есть право говорить от имени четырех миллионов человек, это право им дано через систему наследования, уникальную для каждого племени и группы – но в сумме это составляет настоящий общественный институт, а не голоса одиночек, как это пытаются представить либералы. Как институт это явление общепринято и уважаемо. Когда вождь говорит от имени своего племени, он выражает коллективное мнение, и сама его позиция обязывает его выражать волю подданных, а не свою собственную».
Соответственно, Смит с большой неприязнью относился к урбанизированным африканским политикам, считая, что они представляют маргинальные фракции радикалов, проповедующих насилие и стремящихся, прежде всего, к личной власти. “Их влияние, если таковое имеется, основано на терроре, а речи и заявления – не что иное как демагогия. В сельской местности есть непрерывность, обычаи и традиции. В городе человек лишен корней, он теряет связь со своим племенем, он оказывается в чужом мире, который он не понимает и который его отвергает – а это ведет к разочарованию и протесту”.
Основной своей задачей Смит считал удержание власти в «ответственных руках» – что означало в руках европейцев, причем как минимум на несколько десятков лет. С его точки зрения, «правление большинства» для страны обернется бедой. Он неоднократно заявлял, что не готов жить под властью черных, но с другой стороны и уезжать из Родезии если вдруг власть перейдет к африканцам он не собирается. (Что и случилось – после 1980 года и до 2005 Смит жил в Зимбабве, часто выезжая в Лондон. Он критиковал Мугабе за проводимую политику, за что последний неоднократно публично обещал арестовать Смита и привлечь к суду – но эти угрозы так и не были приведены в исполнение. В 2005 году Смит приехал в ЮАР на лечение и остался там до самой смерти в 2007 году). Смит, как и большинство европейцев, считал себя «поселенцем» в самом сокровенном смысле этого слова: второе (а у некоторых третье и даже четвертое) поколение людей, владеющих фермами, фабриками, домами, имеющих счета в местных банках, привязанных к стране и не представляющих жизни без нее.
С точки зрения либералов белый человек в Африке – это не только разменная монета в политике, но и субъект, который не оказывает особого влияния на развитие континента. Белый человек, с их точки зрения, может приезжать в африканскую страну, делать свой успешный бизнес, но не обладать правом голоса – и это, в теории, является естественным порядком вещей. Кроме того, по заверениям защитников либеральных ценностей, в Африке есть стабильные государства – это ли не пример?
С последним Смит был решительно не согласен. Чем дольше политический контроль будет находиться в руках белых, тем лучше будет для Родезии – и всех, кто ее населяет. Смит видел, в частности, свою миссию в том, чтобы не допустить форсированного наступления момента, когда власть перейдет к черным. Будучи реалистом, Смит понимал, что рано или поздно такой момент наступит – и ключевым понятием для него было время. Время необходимо для того, чтобы африканское население смогло выучиться, развить себя, обнаружить в себе способности разумно управлять. Он надеялся, что когда такой момент наступит, то основа для ответственного правительства будет заложена – и в стране появится достаточное количество образованных, обеспеченных и опытных африканцев, которые не допустят хаоса.
С его точки зрения, Родезия не была готова к передаче власти черным – ни в 1960-х, ни в 1970-х, ни позже. То же самое касалось и остальной Африки. В чем он был безусловно прав – в середине 1960-х, когда Родезия пыталась договориться с Уайтхоллом о независимости, большая часть континента сбросила колониальные узы и погрузилась в хаос и анархию. К 1964 году Конго скатилось к первобытному варварству, в Занзибаре развернулся геноцид, в Гане установился однопартийный режим Кваме Нкрумы, моментально присвоившего себе 250 из 750 миллионов фунтов стерлингов иностранной помощи. Везде торжество закона сменялось торжеством беззакония – эта схема работала с безукоризненностью часового механизма.
Нигерия, на которую возлагали большие надежды сумела продержаться относительно спокойно 6 лет после дарования ей независимости – после чего рухнула в пучину гражданской войны: сначала генерал Иронси в ходе военного переворота убил министров, включая премьера, сэра Абубака Балеву, после чего сам погиб от рук генерала Говона. За этим последовала Биафрская война и гибель миллионов человек. В Сьерра-Леоне только за одну неделю 1967 года произошел военный переворот и пять (!) перемен правительств. В Уганде новый президент Милтон Оботе начал расправляться с оппозицией, но не успел довести дело до конца – его сместил Иди Амин, развернувший в стране совсем уж чудовищный даже по африканским меркам геноцид. Островком стабильности на этом фоне выглядела Кения – но и там оппозиция «добровольно» самоликвидировалась, а коррупция взлетела до фантастических высот.
Замбии Кеннет Каунда заткнул рот оппозиции, национализировал всю промышленность, выгнал капиталистов, после чего страна скатилась на грань банкротства. В Судане просто шла война без начала и конца, и сколько в ней погибло мирных жителей – уже не скажет никто. В Центрально-Африканской Республике на троне воцарился форменный людоед Жан-Бедель Бокасса, обожавший лично пытать заключенных, недостатка в которых не было. В Руанде и Бурунди шла тихая резня – хуту и тутси потихоньку истребляли друг друга (пика это достигло в 1990-х). Мали, Дагомея, Мадагаскар и Сомали перешли под власть военных.
В независимой Черной Африке за очень короткое время произошло несколько десятков успешных переворотов, не считая провалившихся. Воинствующий трайбализм выкашивал население эффективнее любого пожара или чумы, плодородные земли в новых жадных и неграмотных руках властителей превращались в пустыни, оставляя без еды миллионы. Выборы фальсифицировались, уровень преступности подскакивал на порядки, система государственного управления падала до первобытнообщинного уровня.
Естественно, нельзя все 100% вины взваливать на новые администрации. Некоторую часть вины несут на себе и прежние колониальные власти. Но везде действовал непреложный закон, факты которого мировое общественное мнение и размягченные либерализмом мозги политиков и журналистов упорно пытались игнорировать: трагедия в стране всегда происходила после прихода к власти черного правительства. И Смит, в отличие от большинства, считался с реальностью. Равно как Смита не успокаивали разговоры о том, что в некоторых африканских странах белые общины живут не зная бед. Родезийские белые находились в уникальном положении – их было не так много (в процентном отношении) как в ЮАР, где белые крепко держали власть, но и не настолько мало, чтобы исключить их из политической жизни совсем. И кроме того, они жили там довольно давно – что исключало возможность объявить их колонистами, экспатриированными и т.п. В той же Замбии или Нигерии белые действительно жили относительно спокойно – но они не являлись поселенцами. Они приезжали в страну на заработки – управлять шахтами или скважинами. Это были люди, чьим домом была Англия, чьи дети учились там или в ЮАР, которые ежегодно ездили домой в отпуск – и судьбы страны их не волновали. Они не стремились к политическим правам и не имели каких-то интересов в Африке. У них не было собственности, которую можно было конфисковать. Проще говоря, с точки зрения черных правительств они были безвредны и полезны. А вот небольшие общины «чужаков» которые укоренились – белые фермеры в Кении, азиаты в Уганде, иностранцы в Гане – безжалостно выгонялись и лишались собственности.
И вот это пугало родезийцев. И тревожило Смита, как выразителя интересов своего народа. Не отсутствие морали (как это объясняли одни либералы) и не патологический расизм делало Смита и родезийцев реакционерами – а всего лишь инстинкт выживания. В чем стране – и людям – мировое общественное мнение решительно отказывало, предпочитая, чтобы во имя торжества т.н. демократии сгинул порядок.
Сергей Карамаев a.k.a. Tiomkin