Крис Кокс. ДШБ. Часть II

Из книги Криса Кокса “ДШБ”.

Каждое утро мы занимались по четыре часа – и для меня это было пыткой. Кроме постоянной боли в ногах, моя бледная оголенная шея моментально обгорела. На наших кепках сзади были отстегивающиеся клапана – чтобы защищать шею от ожогов. Но во время учебы эти клапана нам отстегивать запрещалось. В итоге через пару дней моя шея превратилась в сплошной очаг гноящихся язв.
От инструкторов я о себе узнал много нового.
Я был чушкой!
Я был неряхой!
Но что хуже всего – меня обвинили в порче государственного имущества. А вот это было серьезно, поскольку за этим могло последовать взыскание.
В итоге инструктора сжалились и позволили мне носить кепку с отстегнутым клапаном. Но ожоги-то я уже заработал. Я провел изрядное количество бессонных ночей, лежа уткнувшись лицом в подушку, пытаясь остановить кровь и лимфу, сочившиеся из ожогов. Тем не менее, когда я просыпался, подушка выглядела как использованный после ранения бинт.
Как раз это меня заботило больше всего. Во время утренних осмотров кубрика, проверялось все – в том числе и постельное белье. К счастью для меня никто из инструкторов не догадался перевернуть подушку – в противном случае мне бы не поздоровилось.
Мы маршировали сотни километров по плацу и часами стояли под палящим солнцем – к этому я, в конце концов, привык. Но вот к чему я никак привыкнуть не мог – это к постоянному реву инструкторов и их придиркам.
По пятницам осмотр и поверку проводил капитан Купер или старшина «Лось». Чаще это все же был сержант-майор.
Взводы выстраивались на плацу, в ожидании пока появится великан сержант. «Лось» выходил, осматривался, после этого рявкал что-то нечленораздельное, и взводы начинали марш, стараясь выдержать установленную дистанцию в 15 шагов. Когда это пытаются сделать две сотни плохо обученных новобранцев, как правило, это заканчивается бестолково. «Лось» немедленно выплескивал свой гнев на виновников. Он начинал немедленно орать на нас, заявляя нам, какие мы в сущности бесполезные существа.
Мы и впрямь чувствовали себя бесполезными и никудышными.
По окончании парада, «Лось» обходил строй, держа в руках сводный рапорт о нарушениях за всю неделю. На краю плаца стоял наряд военной полиции – в их задачу входило уводить проштрафившихся на гауптвахту, где им предстояло провести день-другой, размышляя о своих прегрешениях. Полицейские обращались с виновными без деликатности – даже если проступок был незначителен.
Большая часть нарушений подпадала по 39-й параграф – который включал в себя практически все мыслимое и немыслимое. Например, небритость – в зависимости от настроения инструктора за такое виновник мог получить 14 суток казарменного положения.
Со стороны это может показаться смешным – мы и так были на казарменном положении. – но наказание было куда более зловещим, чем виделось на первый взгляд. Виновник обязан был докладываться в караульное помещение через каждые полчаса, начиная с 18:00. Иногда на протяжении 6 или 7 часов – в зависимости от того, как настроены были полицейские. Караулка отстояла от казарм на расстоянии двух километров – так что большую часть времени бедняга должен был практически безостановочно сновать туда-сюда.
К тому же он был обязан каждый раз переодеваться – иногда в парадную форму, иногда в полевую, с разгрузкой или без, иногда в спортивную.
Против нашего общего врага, каковым нам виделись полицейские, мы все объединялись – и помогали виновному быстро переодеться и подготовить форму. Даже с учетом этого после нескольких «пробежек на доклад» провинившийся от усталости едва дышал.
Злая ирония заключалась в том, что полицейский по своему усмотрению мог добавить виновнику дополнительное наказание – например за то, что тот опоздал на одну минуту. Или за то, что его форма одежды была не в порядке. А пробежать два километра в парадке и при этом выглядеть безупречно было практически невозможно. Замкнутый круг.
Если в течение дня, инструкторы были чем-то нами недовольны – то на казарменное положение могли посадить весь взвод. И вдобавок к этому навесить нам дополнительные часы физподготовки.
В центре плаца располагался круглый участок, на который мы ступать не имели права – по нему могли ходить только полноправные коммандос. Позже на этом месте был воздвигнут памятник погибшим, бронзовая статуя солдата, известная как The Troopie. Каждый раз, пересекая плац, мы обязаны были огибать это место.
Также одним из наказаний была переноска бревен – после пары пробежек с ними по полю от боли начинало стонать все тело.
Я помню, что один раз я упал в обморок. К счастью, в тот день инструктор пребывал в хорошем расположении духа – меня просто привели в чувство, и я продолжил бег с остальными. В противном случае он мог заставить моих товарищей нести меня. Отдых наступал только после полуночи. Мы возвращались в свои кубрики и падали на койки, засыпая мгновенно и непробудно.
«Интересно, а как оно по-настоящему будет в буше», порой думали мы.
– Да лучше там будет, – как-то заявил Браун. – По крайней мере, этого долбоебизма там точно не будет.
В каком-то смысле он был прав, конечно. Но тогда мы еще не понимали, что инструкторы старались нас подготовить к куда более тяжким испытаниям, что ждали нас впереди.
Тогда нам что-то казалось ирреальным, что-то смешным, что-то – жестоким… да и сама война казалась чем-то очень далеким.
Мы часто слышали истории, о том как коммандос гибли в бою – но мы даже не думали соотносить это с тем, что когда-нибудь можем оказаться на их месте. С нами этого случиться не могло.

Первая фаза нашей подготовки подходила к концу. Я носил форму уже шесть недель – и для меня это было равносильно вечности. По окончании курса молодого бойца мы должны были приступить к специальной подготовке, в зависимости от того, куда нас распределят, в соответствии с нашими способностями.
Некоторых перевели в другие части, как, например, бронетанковый полк, корпус связи, саперы, артиллерию, или же на административные должности.
Однако большинство из нас решило остаться и попробовать сдать экзамен в Родезийскую легкую пехоту, чтобы стать коммандос. Из нашего кубрика мы потеряли только одного – Чарльтон решился пойти на медицинское курсы.
Утром мы проснулись в возбуждении – в первый раз за все время нам разрешили увольнение в город. Конечно, получим мы увольнительные или нет, зависело от количества наших прегрешений, и от того, насколько успешно пройдет поверка, осмотр и развод.
От «Лося» и капитана Купера мы ожидали худшего – однако, несмотря на грозное и сумрачное выражение их лиц, осмотр прошел без сучка и задоринки. Однако оставался еще и утренний парад.
Другие взводы были безупречно, особенно Синий – все маневры и перестроения они выполнили как по учебнику. Мы о таком и мечтать не могли.
Дождавшись команды сержанта Ларретта – Напра-ву! Шаго-ом…арш! – мы начали движение.
Положа руку на сердце, маршировали мы средне – но, несмотря на это, после парада сержант Ларретт объявил нам, что увольнительные мы можем получить в канцелярии. Мы обрадовались, как дети.
Приятели начали заранее хвастаться, сколько девочек они уложат за эту увольнительную. Я втайне им завидовал, ощущая себя каким-то неполноценным. У меня не было подружки, а приятели, у которых они были, казались мне каким-то сверхчеловеками.
В школе у меня как-то не было возможности завести подружку – но сейчас я хотя бы получал возможность побывать дома, повидать родителей и сестер.
Про себя я нервничал насчет увольнительных: а что если командование передумает и в последний момент их отменит?
Получив бумаги, мы рванулись к воротам, но тут же были остановлены полицейскими – их мы как-то не приняли в расчет. Более половины из нас тут же завернули назад, объявив, что мы одеты «неподобающе». Нам никто не объяснил, что «подобающе», оказывается, относится и к гражданской одежде. Мы понимали этот термин когда речь шла о форме одежды – но «гражданка»? Честно сказать, мы были в тихой ярости. Да как они смеют нас останавливать! У нас всего каких-то 48 часов увольнительной!

Я попытался втиснуть в эти драгоценные 48 часов все, что только можно. Я посмотрел фильмы, я слушал «Аббу» и «Лед Зеппелин», я встретился со старыми приятелями, и естественно напился в дым. Последнее, впрочем, было несложно – учитывая то, что последние шесть недель я не притрагивался к алкоголю. Но самым запоминающимся моментом была домашняя еда – я получил невероятное удовольствие от маминого ростбифа и домашних пирожных.
Уикенд пролетел мгновенно. Казалось, что я только-только вышел за ворота части – и вот уже отец везет меня обратно.
Реальность обрушилась на нас в ту секунду, как я шагнул за КПП. Полицейские опять рявкали на нас, мы опять перешли на марш и бег. Стоя на поверке, мы опять ощутили себя частью военной машины. Все что осталось от увольнительной – это только воспоминания.

В кубрике стоял галдеж – все хвастались тем, как они провели увольнительную.
– Видели бы вы тёлку, которую я склеил, – ухмылялся Либерман. – Я вам скажу, это такая чувиха…
Бедняга Рассел Либерман погиб в бою спустя несколько месяцев. Он взял на себя ответственность за «косяк» своего командира. Лейтенант запаниковал – говоря проще, струсил – и не отдал приказ бойцам в засаде уничтожить боевиков. Около 60 террористов сумели скрыться от наших войск. Чтобы избежать скандала для лейтенанта, Либермана перевели в другое подразделение – где он через несколько дней и погиб. Судьба. Интересно, что много позже этот лейтенант неплохо преуспел в страховом бизнесе…
– Как ты вообще умудрился ее снять, с нашими-то короткими прическами, – с тоской пожаловался Скотт. – До армии у меня хайр был ниже плеч, и все телки были мои. А сейчас они на меня даже не смотрят.
– Это все потому, что ты урод, – съязвил рыжий коротышка Пибблз.
Кубрик зашелся от хохота – это все равно, что горшок сказал бы котелку, что тот чумазый. Естественно Скотт тут же навалился на Пибблза. В разные стороны полетели матрасы, койки, сложенная форма. Пибблз безуспешно пытался освободиться от захвата Скотта, тут неожиданно в свалку вмешался Кондон, и началась куча мала.
Через десять минут кубрик пришел в совершеннейший беспорядок – но это нас не очень-то беспокоило: мы и так были немного навеселе. Кто-то достал тайком пронесенный ром, и веселье продолжилось. Мы знали, что к утру нам надо привести все в порядок – но теперь это нас не так напрягало как раньше.
Наверное, именно тогда в нас начал просыпаться дух товарищества – то боевое братство, которое помогло нам потом выжить в опасных ситуациях и пережить тяжелые времена, как в армии, так и в гражданской жизни.
Именно этот дух товарищества спас нам потом жизни. Тогда мы еще не подозревали, что уже очень скоро начнется крупнейшее вторжение боевиков в Родезию за всю историю войны. ЗАНЛА перешла в наступление.

Следующие шесть недель были посвящены боевой подготовке. Тогда мы находили ее в некоторой степени бессмысленной – отчасти потому, что не понимали, что она имела непосредственное отношение к противопартизанской войне. Мы считали, что бесконечное повторение одних и тех же приемов – это пустая трата времени. Жизнь позже показала, что мы ошибались.
Все эти недели мы готовились к крупным военным учениям, в ходе которых нам предстояло продемонстрировать приобретенные навыки и умения. Мы узнали как должны действовать в бою отделение, взвод и рота. Мы проводили часы, тренируясь в организации засад и наступлений. Порой мы целыми днями ползали на брюхе или занимались штыковым боем.
Последнее, кстати, изматывало едва ли не больше всего. Главной целью отработки приемов штыкового боя являлось внушение нам агрессивности. Поначалу мы этого стыдились – ну как так, вот взять и орать что-то во весь голос, атакуя безликое и явно безвредное соломенное чучело?
– Вы ведете себя как девочки! – выходил из себя капрал Локк. – А ну, вокруг стены, бегом, три круга!
Мы бежали, наши разгрузки и каски болтались на нас, мы бежали, матеря все на свете. Сначала нас бесило это наказание – мы искренне считали его несправедливым. Но поскольку это случалось ежедневно, инструктора вскоре достигли своей цели – в нас начала просыпаться эта самая агрессия.
Доведись мне раньше увидеть такую картину: шестьдесят новобранцев во всю мощь своих легких орут что-то невнятное и тыкают устаревшими штыками мешки с соломой – я бы счел ее идиотской. Но то – раньше. Это надо было самому пройти через это: когда инструкторы низводят тебя до положения грязи под ногами, когда в тебе будят базовые инстинкты. Инстинкты, которые нормальное общество пытается настолько жестко контролировать, что в нем они как бы и не существуют.
Мы также прошли интенсивную штурмовую подготовку на полосе препятствий. С моей точки зрения, она была даже более тяжелой в физическом плане, нежели штыковая атака. Но с другой стороны – удовлетворения от нее было куда больше. Она воспринималась скорее как соревнование – там можно было установить свои рекорды и утереть носы другим взводам.
Когда ты сидишь, грязный, потный, еле переводящий дыхание, и слышишь, как сержант Ларретт говорит, что Зеленый взвод победил все остальные – в тебе просыпается такое удовлетворение, что передать словами это невозможно. Пусть мы не были лучшими на плацу – но на штурмовой полосе равных нам не было.
Если мы показывали хорошие результаты, то нас награждали пропуском в «чепок» – вечером на два часа. Это считалось высшей привилегией – для нас, конечно, и не в последнюю очередь потому, что мы могли позадирать нос перед другими взводами. Ну и тот факт, что вынужденная трезвость резко понижала нашу способность принимать алкоголь… в общем за два часа можно было успеть опьянеть и протрезветь.
Я часто вспоминаю эти моменты, когда бармен приносил нам пива, а в динамиках грохотал Боб Марли с его «No Woman No Cry».
Еще одной передышкой были вечерние поверки. Дежурный сержант, в зависимости от настроения, мог проводить ее столько сколько ему хотелось. У многих наших инструкторов обнаружились скрытые актерские таланты, и часто поверка проходила под едва ли непрерывный хохот. Конечно, так было не всегда – некоторые наши сержанты относились к ней сугубо профессионально, и старались побыстрее ее закончить, чтобы заняться другими делами. А вот с теми, кто любил повеселиться – о, это было совершенно другое дело.
Они любили прохаживаться вдоль строя, держа в руках список личного состава и неторопливо выкликать имена. Любимым развлечением были шуточки на тему имени вызываемого. Иногда вместо этого припоминались проступки – естественно, и прегрешения обыгрывались как могли. Госсу Кондону и мне фатально не повезло в том, что наши имена в списке стояли рядом – мы регулярно становились объектом шуток.
– Кокс! – выкрикивает капрал.
– Есть, капрал! – громко отвечаю я.
– Кондон! – продолжает он.
– Есть, капрал! – кричит Госс.
– Кокс и Гондон… – капрал ухмыляется и качает головой. – Вы двое так органично смотритесь вместе, гыгы!
(По-английски на слух имена Кокс и Кондон (Cocks and Condon) звучат как словосочетание «члены и гондон» (cocks and condom))
Эта немудрящая шутка гарантированно вызывала смех у всего взвода, сколько бы раз она не повторялась. Мы дежурно улыбались, не принимая ее близко к сердцу.
Мы часто бегали – на 5, 10 и 20 миль. Инструктора бежали вместе с нами – что давало нам чувство сопричастности и заставляло не сходить с дистанции. Что касается меня, то мои плоские ступни отзывались чудовищной болью. Но для меня это было делом принципа – и я продолжал бегать.
Хуже всего была «двадцатка». Мы бежали ее в полном облачении, то есть в касках, в разгрузочной системе и с набитыми камнями рюкзаками. Ко всему прочему каждый взвод пер на себе 10 тяжеленных пулеметов MAG. Нести их было страшно неудобно, и поэтому мы все время по очереди менялись. К счастью в нашем взводе было два огромных парня, Джордж Макдональд и Доп Фильюн. Они могли бежать с пулеметом на плечах всю дистанцию. А порой несли на себе по два МАГа.
Единственным желанием во время такого марш-броска было упасть и более не вставать – и все силы воли уходили именно на то, чтобы так не случилось. Наверное, отчасти нас удерживал страх от повторения такой «пробежки» если мы сдадимся. Если кто-то был на грани обморока от усталости, то мы тащили его на себе – в противном случае весь взвод сняли с дистанции.
Куда бы мы ни бежали, мы все время пели песни или речевки. Они не только помогали контролировать ритм, но и поддерживали наш дух. Новобранец Лейд сочинил песню, которая очень понравилась нашим инструкторам – и вот ее мы пели постоянно. Особенно когда оказывались в пределах слышимости других взводов. Они в свою очередь старались нас перепеть. Когда все четыре взвода оказывались где-то одновременно, шум стоял страшный – потому что все орали во весь голос.
На десятой неделе тренировок нам было сказано, чтобы мы готовились к «сотке», то есть 120-мильному маршу. Само название уже звучало зловеще. Нам объяснили, что этот марш проходит в течение шести дней. Мы быстро прикинули, что за день нам придется проходить примерно 30 км – и вот это уже звучало гораздо оптимистичнее. Более того, мы здраво рассудили, что такой марш явится своеобразными «выходными» от рутинной жизни в лагере.
Нам сказали, что конечной целью является город Нгези, примерно в 110 километрах от Солсбери.
Никто толком не знал, что мы должны брать с собой, что не должны, хотя по кубрикам гуляли слухи, что все, что мы положим в рюкзаки, мы будем тащить на себе всю дистанцию. Естественно, что мы взяли только самый минимум, о чем в конце марша пришлось крепко пожалеть – некоторых вещей нам сильно не хватало.
Но это было потом, а сейчас мы выезжали на грузовиках за ворота части, веселые и возбужденные. Нам разрешили надеть наши зеленые береты – мы были этим страшно горды. Естественно, что кокарды были медные – новобранцы не имели права носить кокарды серебряного цвета, это была привилегия полноправных коммандос. Но по крайней мере это было начало – мы, пусть и не полностью, но уже принадлежали к братству легкой пехоты. Мы уже не были теми пентюхами, как несколько недель назад.
Проезжая по городу мы свистели девушкам и задирали парней, особенно длинноволосых: – Эй, шпак, иди постригись! Салага, тебе когда в армию?
Я припомнил свои ощущения, когда сам был таким же беззаботным длинноволосым юнцом и служил мишенью для таких выкриков со стороны солдат.
Мы проехали через Солсбери и вскоре выехали на широкую проселочную дорогу. Через три часа мы прибыли к месту старта, где нам было приказано разбить временный лагерь: установить палатки для офицеров и сержантов и отрыть окопы для себя и инструкторов. После этого нам выдали сухой паек на два дня и разбили на группы по шесть человек. Я оказался в группе, которой командовал приятный парень Гаррет Дэвид (позже погиб в бою).
Он довел до нас задачу, поставленную инструкторами. Марш разделялся на шесть этапов. По окончании второго и четвертого этапов мы должны были прибыть в назначенные точки, где инструктора выдадут нам дополнительные пайки. Нас предупредили, что если мы опоздаем на рандеву, то еды мы не увидим.
Нам выдали по десять патронов каждому, но предупредили, чтобы мы держали магазины винтовок в отомкнутом состоянии. Патроны являлись мерой из серии «на всякий случай» – точнее на случай возможного столкновения с противником, что было маловероятно. В 1976 году боевики в основном действовали в приграничных районах, не забираясь вглубь страны.
Первые два этапа мы прошли без проблем и уложились в отведенное время – хотя было тяжело. Но на четвертый день марша, усталость начала брать свое. Мои ступни начали покрываться мозолями, они лопались, было чудовищно больно – в общем на свои ноги я даже боялся взглянуть, понимая, что ничего кроме струпьев, гноя и крови не увижу.
– Так, небольшой привал, – сказал Дэвид, и мы с облегчением попадали в тени огромного дерева.
Кто-то из нас начал разуваться, но я на такой риск идти не хотел. Конечно, дать ногам отдохнуть на воздухе было бы хорошо – но у меня было подозрение, что обратно ботинки я натяну с превеликим трудом. Мы сидели, курили и вяло размышляли, что нам надо пройти еще 20 километров по этой адовой жаре. Мне в голову лезли мысли о полярниках.
Кроме того, я чувствовал, что скоро выдохнусь. Мне уже было трудно не отставать от взвода.
– Чорт возьми, как было бы клёво поймать автобус, – вздохнул Либерман. – Спорю, что другие взводы втихаря проехали свою дистанцию.
– Ну да, – сказал Дэвид задумчиво, – но если нас поймают, как отделение Де Брюна, то нам навесят дополнительные 60 км.
– Ну, хотя бы попытаться-то стоит, – вклинился я в разговор.
В итоге после споров мы согласились, что реквизируем под наши нужды первый попавшийся транспорт.
Нам повезло. Вскоре мы услышали тарахтение мотора, и на дороге появился видавший виды фургон. Мы выскочили на дорогу и остановили его.
Фургон был забит местными крестьянами, но водитель оказался по-настоящему добрым человеком и, выслушав нас, согласился нас добросить. Двое из нас умудрились втиснуться внутрь, двое устроились на крыше, и еще двое – на бамперах. Не самое удобное место, но, по крайней мере, нас везли.
Нам повезло еще и в другом – по ходу выяснилось, что водитель направляется в место, расположенное в каких-то трех километрах от нашего рандеву. Мы повеселели – боги явно к нам были благосклонны.
Фургон тащился с черепашьей скоростью – но для нас это все равно была роскошь. В итоге мы приехали в небольшое африканское поселение на одной из племенных земель – несколько лавок и разбросанные там и сям хижины. В пыли возились куры, между хижинами бегали маленькие дети, тощие собаки спали на жаре, изредка поводя ушами.
Фургон остановился, и мы ссыпались на землю. Наш улыбающийся шофер, видимо понимавший, что к чему, спросил нас, не хотим ли мы пива. Мы переглянулись. На часах было 10:30 и являться так рано в точку рандеву не имело смысла – инструктора с ходу бы заподозрили неладное. Так что нам надо был убить время – и что может быть лучше, чем сделать это с помощью пива!
Мы с энтузиазмом закивали: – Ja mushi dinoda beer! (Да-да, пиво это очень хорошо!)
Порывшись в карманах, мы нагребли достаточное количество мелочи. Водитель нас привел в какую-то убогого вида лавчонку, где за прилавком стоял древний как камень седой африканец в очках. Он был искренне рад нам и выставил маленькие бутылочки с пивом.
Еще одно чудо – пиво было холодным. У Африки есть такая особенность – где бы ты ни был, всегда рядом найдется холодное пиво. Мы вышли наружу, расселись и начали наслаждаться холодным напитком. Вскоре я даже забыл о ноющих ногах. День прошел в расслабленной лени, и в 16:30 мы решили, что пора бы нам и двигаться.
Мы сердечно попрощались с нашими хозяевами (к тому времени они и сами успели набраться) и пошагали по дороге, залихватски распевая.

Fuck you and you and you and you,
Fuck you and you and you,
Fuck you and you and you and you,
For the sake of Auld Lang Syne!

Однако отдых, который мы себе устроили, принес только временное облегчение. На следующий день мы едва плелись, и хотя мы все-таки пришли в назначенную точку (базовый лагерь), мы опоздали на два часа.
Сержант Ларретт крепко нас изругал и пригрозил дополнительным маршем. Но потом, то ли вняв нашим просьбам, то ли остыв, решил все-таки не давать нам дополнительных километров. Вечером у медиков прибавилось работы – мозоли протыкались и в них впрыскивалась какая-то невероятно болезненная желтая мазь, от которой глаза на лоб лезли.
– Я более чем у верен, что ты от этого тащишься, – простонал Дэвид.
– Ничуть, – подмигнул ему медик. – Это просто работа.
Полностью ноги у меня зажили только через две недели – но все равно, после строевой подготовки, я порой едва мог ходить. В конечном итоге я сдался и был вынужден пойти к врачу. Меня освободили от нарядов, строевой и физо на три дня и разрешили ходить в тапочках.
Для моих ног это было спасением, но вот гордость была уязвлена – инструктора меня немедленно обозвали «шлангом» и всячески изощрялись в остроумии на эту тему.
Что было еще хуже – я боялся, что меня могут отчислить с курса и заставить проходить его по новой. К счастью, как только мои ступни зажили, я был зачислен обратно во взвод безо всяких претензий. О том что могло бы быть в противном случае, думать даже не хотелось…

Сергей Карамаев a.k.a. Tiomkin

Оригинал статьи.